Автор: Керстин
Персонажи/Пейринг: Клауд, Хевласка (лотерея) + остальные генералы
Ключ: ужас.
Жанр: драма, повседневность
Рейтинг: G
Диклеймер:не мое.
Саммари: детские годы Клауд Найн.
Авторские примечания: АУ внутри канона – Клауд и остальные попали в Орден в детстве.
Для Июльского фестиваля
читать дальшеВ легком свете ламп, оставленных на ночь, не было теней — белые пятна, похожие на призраков, плясали на стенах, и по пустым коридорам шелестел сквозняк.
Черный Орден – не то место, где стоит находиться детям, но никто не спрашивает у детей, каково им здесь. Их держат в палатах, по отдельности, так, что лишь иногда удается коснуться друг друга. Они даже не знают имен друг друга, и от ласковых уговоров смотрителя, от наставлений учителей все равно хочется лишь накрыть голову подушкой и забыться сном, потому что происходящее – это высокое здание, не ясные термины, которыми их пичкают, словно противной едой – утром и вечером, в 9:00 и 17:00, - и изоляция. В палатах холодно, и даже плакать страшно – кажется, слезы застынут на щеках и примерзнут к коже, и отдирать их придется с мясом.
Даже в мертвенной тишине пустых коридоров шагов почти не слышно.
Она спускается вниз, к лифту. Внизу она не была с первого дня в Ордене и почти не помнит, какой из ее страхов ждет ее внизу.
Ей семь лет, и она сирота, сбежавшая от опекуна и попавшая в руки экзорцистам две недели назад. Когда ее привезли, она еще сопротивлялась, она еще пыталась доказать им, что они не на ту напали и вернуть ее в обычную жизнь будет не так-то просто.
Но эта жизнь, которую ей не предлагали, а которой заставляли жить, оказалась не простой. Ей пришлось подчиниться – разговаривать с учителем, принимать какие-то лекарства, вступать в контакт со старшими учениками.
Перед ней открылись двери.
— Я предполагала, что ты придешь, — сказала ей Хевласка, — Клауд.
Хевласке она почти доверяла. Возможно, потому, что та была не совсем человеком. Возможно, потому, что именно благодаря ей Клауд оставили Лау Шимин.
Ее искореженное сознание воспринимает Хевласку как что-то доброе. Она спускается вниз и подается туда, что называет объятиями, и согревается, хотя Хевласка совершенно не теплая.
Наверху все еще гулял сквозняк, медленно закрылись двери, и их хлопок не долетел до пола, где притаились Хевласка и Клауд. Свет от ламп больше не создавал призраков на стенах, а причудливая тень Хевласки не казалась страшным монстром. Клауд закрыла глаза и не вздрогнула, когда наверху что-то зашуршало. Ужас, сковывающий ее со второго дня в Ордене, отступил, и она тихо, но не срывающимся уже голосом начала рассказывать – о Фрое, который слишком часто приходит к ней, о Мариане, которого она больше не хочет видеть, о Йегаре, который слишком заумен, и сумасшедшем Сокаро, которого она, пожалуй, даже побаивается.
И тогда Клауд все еще чувствовала себя обычным ребенком, правда, прячущимся не в кровати родителей, а у странного существа в странной организации, прижимая к себе не котенка или щенка, которых могут подарить детям в обычной семье, а обезьянку, называемую учителями «Чистой Силой».
Возможно, именно поэтому Хевласка именовала Клауд «экзорцисткой».
Нельзя сказать, что пятеро детей, оказавшихся в Ордене в разном возрасте, но на равном положении, были хоть чем-то похожи друг на друга. Нельзя сказать, чтобы они чувствовали одно и то же, но спустя три года все перестали бороться, даже самая младшая.
Клауд теперь носила не белую ночную рубашку, похожую на одежду, которую надевали на психов в больницах, а экзорцисткую форму и только сжимала подчас верхнюю пуговицу, зная, что там – ее имя.
Она пересмотрела все свои привычки, слушая рассказы Хевласки, и постепенно, год за годом, ужас улегся окончательно, уступив место глухой и слепой решимости сражаться за Орден, который избавил ее от уличной грязи – во всех смыслах, - уберег от ошибок и предоставил смысл жизни.
Она перестала бояться сумасшедшего Сокаро, научилась отвечать на нападки Мариана, нашла общий язык с Фроем, восполняла пробелы в тех знаниях, что должны были давать ей дома, у Йегара и воспитывала в себе ту стальную волю, на которую хотела полагаться в трудную минуту боя.
Но один раз ей, десятилетней, пришлось столкнуться со смертью – в бою пала ее наставница. И, наверное, если бы не росток воли, который Клауд успела взрастить в себе, молодая экзорцистка слегла бы с одной из тех болезней, что настигают добропорядочных барышень, столкнувшихся со стрессом.
Но даже после похорон глаза ее оставались сухими, плакала она позже, когда ночью увидела сон о самой себе – вот она выбирается из палаты и бредет, босые ноги прилипают к ледяному полу, где-то позади тихо сопит медсестра, тогда казавшаяся дьяволом во плоти, и кажется, вот-вот в истерзанные мышцы вопьются шприцы, вот-вот удар током заставит ее упасть на колени, ткнуться лицом в пол, и Лау Шимин будет потом стирать соленые злые слезы с глаз, страх будет расти в сердце, превращаясь в монстра, который заставлял ее пытаться сбежать каждую ночь, прежде чем она столкнулась с Хевлаской.
Ей было десять лет, она только что потеряла свою наставницу, к которой успела привязаться, и не чувствовала в себе сил сражаться дальше.
Тогда, около полуночи, к ней в комнату просочился Фрой. Перед ним даже накидывать плащ казалось бессмысленным: она даже не воспринимала его как представителя противоположного пола. А может, была слишком подавлена для приличий.
Они рисовали вместе, пачкая руки в краске, и в отблесках свечей неверные движения кистями приносили успокоение.
В четырнадцать лет она снова увиделась с Хевлаской – и в этот раз уже не рыдала от злости, но гневно поджимала губы, протягивая Лау Шимин, потому что та не могла проснуться. Тогда она и под страхом смертной казни не призналась бы кому-то другому, что боится за свою Чистую Силу, но Хевласке призналась – отрывистыми, злыми фразами и короткими взглядами.
— Зато я добила того акума, — дернула плечом Клауд в ответ на все укоры.
Она иногда ловила себя на мысли, что привычки словно бы опять вернули ее на улицы, что она не соответствует понятию о женщине как таковой, и иногда, выходя в города на задания, находила подтверждения своим мыслям. Но наставлять ее было некому, а вся ее жизнь превратилась в борьбу с ужасом – и с собственными ночным кошмарами, и с акума, которые обладали острыми ножами, грозившими вырезать глаза, крючьями, способными разворотить ребра, и щипцами, готовыми вырвать сердце из груди.
Она спросила у Хевласки, где Фрой, а та ответила, что он уехал.
Это было ее первое разочарование в людях.
В шестнадцать лет ее стала воспитывать новая смотрительница, а заданий становилось все больше, словно приближалось то, чего жаждал, наверное, один Сокаро, - масштабная война. И, наверное, в тот момент началось ее преображение – вновь рисование, но уже без Фроя, вновь умные книги с Йегаром, вновь этикет и еще что-то и что-то, необходимое ей по правилам обычной жизни. Ей казалось – в те мгновения, когда она уезжала на задания в одиночестве, и в те, когда испачканной ладонью сжимала оголенные свои коленки, — что она пытается прожить всю жизнь за оставшиеся недели до боевых действий.
Во время затишья Клауд возвращалась в Орден изрезанной и ничуть не счастливой, кровью отплатившей за все мгновения жизни с экзорцистами и в качестве экзорциста.
В Ордене и праздновали, и оплакивали погибших, и все-таки, несмотря ни на что, улыбались, а она спустилась вниз и лифт принес ее к Хевласке.
Именно там, после того, как пообещала всегда возвращаться, она смогла признаться и Хевласке, и самой себе, что ее жизнь наконец-то перестала напоминать бесконечную борьбу с собственными кошмарами.